Юрий Иванов-Милюхин - Абреки Шамиля [СИ]

Панкрат вывел своего коня из кустов и вскочил в седло, из засады с другой стороны дороги уже выезжали станичники. Обернувшись на мертвого Чердышку, раскинувшегося на траве, сотник сжал губы в белую полоску и перевел взгляд на абреков, попадавших с лошадей от первых казачьих выстрелов. Некоторые из них еще стонали, корчась в предсмертных судорогах.

— Может добить, чтобы не мучались? — предложил подхорунжий Николка. — Иначе какой ни то оклемается и опять перебежит до своих.

— Надо бы сничтожить, чтобы отвадить дикое племя разбойничать, да жалко пули тратить. Сами передохнут, — отмахнулся сотник. Он посмотрел сначала в сторону леса, подстраховываясь, не остался ли там кто из бандитов, затем взглянул по направлению к зарослям камыша и коротко приказал. — За мной.

Навстречу отряду уже торопились Тараска с Чигирькой, за ними катилась коляска с беглецами. Видимо заметив, что за спиной путь абрекам преградили неожиданные их защитники, странный возница с не менее интересной пассажиркой решили не отрываться от казаков слишком далеко. Когда они подъехали, Панкрат с удивлением увидел у мужчины на перевязи через плечо шпагу с серебряным эфесом и в сафьяновых ножнах. Почти такая же висела на стене их дома в комнате мамуки, которую она привезла из Франции.

— Бонжур, месье, — еще издали закричал возница, умело заправлявший вожжами. Вид у него и у его спутницы был усталым, а одежда давно требовала смены. — Экскюзи муа, силь ву пле, я и мадемуазелле Сильвия д, Эстель, как это… ла Франсе. Ла Пари, месье казак.

— Панкратка, никак это французы, — присвистнул Николка, поднимаясь в седле. — Ну дела, кого только черти к нам не гонят.

— А что им здесь делать, этим мусьям? — вздернул в недоумении плечи и хорунжий Федулка. — Разве что помогать нашим бабам хвосты быкам подкручивать?

— А вот мы сейчас узнаем, — выдвинулся вперед сотник, он заговорил по французски, медленно подбирая слова. — Откуда и куда едете, господа хорошие? И почему за вами увязались разбойники?

— О, какое это наслаждение услышать родную речь вдали от своего дома! — обрадовался кавалер, он живо переглянулся со спутницей, у которой мигом взлетели вверх темные ресницы, а на бледных щеках заиграл яркий румянец. — Спасибо, месье, за подарок. Сначала мы выехали из Франции на поиски дальней своей родственницы, а теперь едем из Пятигорской здравницы в казачью станицу Стодеревскую,

— Вот как! — ощущая, что холодок от неожиданного волнения начинает бегать и по его спине, потянулся рукой к усам Панкрат. — И кто же в этой станице вам нужен?

— Мадам Софи д, Люссон, месье. Мы являемся дальними родственниками этой женщины, — похожий на мушкетера молодой мужчина приподнял шляпу и снова опустил ее на голову. — Господа казаки при штабе в Пятигорской подсказали нам, что во времена войны с Наполеоном Бонапартом французская мадемуазель вышла замуж за казачьего хорунжего. Теперь он стал атаманом этой станицы, зовут его господин Дарганов. Она уже успела нарожать ему кучу сорванцов.

Сотник наконец–то дотронулся до усов, но подкрутить их забыл. Видно было, как по его лицу забегали тени от обуявших его сильных чувств, которые он безуспешно пытался скрыть от товарищей вокруг:

— Это правда, с той войны батяка привез себе невесту, мою мамуку. Девичья фамилия у нее была такая, как вы сказали, — хрипло признался он. — Выходит, что один из тех сорванцов, которых нарожала французская женщина, это я — Панкрат Дарганов. Как видите, я успел подрасти.

— Не может быть! Неужели опасному пути по этой бесконечной стране пришел конец! — разом вскинулись оба путешественника, они бросились в объятия друг друга.

— О, мон шер, мон копин!.. — не уставала причитать красивая спутница мушкетера, яркие зрачки у нее увеличились в размерах, заполнив белки насыщенной голубизной. Она то оборачивалась на казака — спасителя, кидая на него неприлично пристальные в этих местах, и вместе с тем благодарные взоры, то снова тыкалась лицом в шею своего соседа, накрывая того шалью густых светлых волос. — О, мон херос…

Было видно, что сидящего рядом с ней кавалера она воспринимает лишь как своего спутника. Скоро терцы перестали различать, кому предназначались восторженные восклицания девушки, то ли ее собеседнику, то ли Панкрату, по прежнему не знающему, куда себя девать. Наконец кавалер отцепил пальцы возбужденной подружки от своей груди и перевел сияющие глаза на всадника.

— Месье Панкрат Дарганов, мы уже две недели скитаемся по всему югу Российской империи. Мы побывали у донских казаков в Приазовских степях, затем у кубанских с черноморскими, живущими по берегам Черного моря. Оттуда через черкесов мы добрались до осетинского Беслана. Во всем было виновато неправильное произношение нами названия реки Терек.

— На Кавказе немало образованных людей, — похмыкал в усы сотник, невольно вспоминая байку о том, как терцы–предки, побывавшие с Суворовым в Италии, искали реку Тибр. Оказалось, что по итальянски она называлась не как по казачьи — Тибра, а какая–то Тиубериуе.

— Но мы ставили ударение на последнем слоге и местные жители думали, что мы ищем темрюк–тихорецк–теберда–терекли, даже какой–то егорлык у донцов. И только из Беслана один добрый человек сопроводил нас до самого курорта в станице Пятигорской

— Поносило же вас, господа французы.

Мушкетер проглотил слюну и с пафосом закончил:

— Господин Дарганов, я тоже ваш родственник по линии вашей матушки Софи д, Люссон. Мое имя Буало де Ростиньяк.

Панкрат неловко кивнул головой, он до сих пор не представлял, как вести себя с незнакомцами. Делая попытку улыбнуться, настроился было стряхнуть оцепенение:

— Гостям мы завсегда рады, — как–то отрешенно сказал он. Осмотревшись вокруг, негромко приказал. — Николка, положите Чердышку на коня и сопроводите убитого до его дома. Чеченов не трогайте, пусть ихние тела забирают родственники с того берега. Абреков на свою сторону мы не звали.

— Все сделаем, Панкратка, — откликнулся подхорунжий. — А с кем это ты по ванзейски загутарил? Чую, гости издалека и направляются они в ваш дом. Уж больно язык знакомый.

— Так оно и есть, друг Николка, — под ухмылки секретчиков по поводу знакомого языка, пояснил сотник. — Это родственники моей мамуки, они из города Парижу.

— Вот оно как! — обрадованно засуетился друг, подбивая и станичников на добрые усмешки. — Значит, война войной, а праздники у нас только начинаются.

— Как свечереет, ждем всех станичников в нашей хате.

На широком дворе дома Даргановых, за столами, богато уставленными чашками с местными деликатесами и с графинами виноградного вина, собралась вся немалая семья полковника, близкие и дальние его родственники, а так же почти все жители станицы Стодеревской. На одной лавке с хозяином и сидевшей по левую руку от него хозяйкой пристроились недавно прибывшие в станицу иностранные гости. Буало успел вырядиться в черкеску, а голову украсить папахой, его спутница была в наброшенном на плечи бешмете, под которым переливалось цветами простенькое платье, на распущенные волосы она накинула разноцветный платок. Оба с нескрываемым любопытством приглядывались к станичникам, словно прикатили с необитаемого острова. Было видно, что друг к другу они относятся с уважением, но без особых на то чувств, должных вспыхнуть между ними за долгую дорогу наедине с самими собой. А может у французов так полагалось. Казаки отвечали им таким же интересом. Но, чудное дело, все без слов понимали общую беседу, не доставляя Софьюшке лишних хлопот, которая вместе с детьми исполняла роль переводчика. Двое суток как один миг пролетели в нескончаемых разговорах по поводу визита необычных гостей. Вернее, на своем языке говорили хозяйка дома и ее земляки, остальные члены дружного семейного клана лишь с уважением поглядывали в их сторону, пытаясь разобрать хоть что–нибудь из сказанного. Потом, усевшись в кружок вокруг главы семьи, они обсуждали услышанное, накручивая на каждую фразу с десяток своих домыслов. К концу третьего дня все были уверены, что гости приехали не с проста, скорее всего они решили забрать с собой Софьюшку и увезти ее на родину в далекий Париж. Девки захлюпали носами, братья стали кидать на иностранцев подозрительные взгляды. Приуныл и Дарган. И только на исходе второго дня со второй ночью, уже утром, сама Софьюшка развеяла сомнения. Она накинулась на мужа и на детей с казачьим напором, редко проявляемым ею, но сейчас насквозь пропитанным еще и радостным возбуждением: